Shpora12: MobiVision

Мертвые души

  Глава 2.
  Чичиков провел больше недели в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам. Наконец он решил перенести свои визиты за город и посетить Манилова и Собакевича, которым дал слово. “Может быть, к сему побудила его другая, более существенная причина, дело более серьезное, близшее к сердцу...” Кучеру Селифану отдано было приказание рано поутру заложить лошадей в известную бричку; Петрушке приказано было оставаться дома, смотреть за комнатой и чемоданом. Автор знакомит читателя “с сими двумя крепостными людьми нашего героя”. “Петрушка ходил в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы. Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся; он все читал с равным вниманием”. Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения: спать не раздеваясь и носить всегда с собою какой-то особенный воздух... так что достаточно было ему пристроить свою кровать хотя в прежде необитаемой комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди. Чичиков, человек весьма щекотливый и даже в некоторых случаях привередливый, потянув воздух поутру, морщился и говорил: “Ты, брат, черт тебя знает, потеешь, что ли. Сходил бы ты хоть в баню”. На что Петрушка ничего не отвечал. Кучер Селифан был совершенно другой человек...
  Однако же нужно возвратиться к герою. Итак, отдав нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, - выбрившись, надев фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель, он сошел с лестницы и сел в бричку. “С громом выехала бричка из-под ворот гостиницы на улицу... Не без радости был вдали узрет полосатый шлагбаум, дававший знать, что мостовой, как и всякой другой муке, будет скоро конец; и еще несколько раз ударившись довольно крепко головою в кузов, Чичиков понесся наконец по мягкой земле”. Проехали пятнадцатую милю - Маниловки не было... Поехали отыскивать. Тут Чичиков вспомнил, что если приятель приглашает к себе в деревню за пятнадцать верст, то значит, что до нее есть верных тридцать. “Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением. Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытый всем ветрам..; покатость горы была одета подстриженным дерном”. На ней были разбросаны кое-какие растения и была видна беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: “Храм уединенного размышления”. Пониже был заросший пруд. В низине, частью и по самому скату, темнели серенькие бревенчатые избы, которые герой наш, неизвестно по каким причинам, в ту же минуту принялся считать и насчитал более двухсот. Кругом все было голо, лишь поодаль в стороне темнел сосновый лес.
  Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого хозяина, который стоял, приставив руку ко лбу в виде зонтика, и рассматривал подъезжавший экипаж. Манилов был очень рад гостю и увел его в дом. “Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует отнести и Манилова. Он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: “какой приятный и добрый человек!” В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: “Черт знает что такое!” - и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого слова. У всякого есть свой задор: у одного - борзые собаки, другому кажется, что он сильный любитель музыки, третий мастер лихо обедать... - словом, у всякого есть своё, но у Манилова ничего не было. Дома он говорил очень мало и большей частью размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве Богу было известно. Хозяйством нельзя сказать чтобы он занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собой. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, что как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором были бы по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. Впрочем, так и оканчивалось только одними словами. В его кабинете лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало: все кресла были обтянуты прекрасным шелком, а на два кресла недостало. Вечером подавался на стол очень щегольский подсвечник и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой и весь в сале.
  Жена не отличается от мужа: хотя минуло уже восемь лет их супружества, готовила ко дню рождения супруга подарок: бисерный чехольчик на зубочистку. Словом, они были, как говорится, счастливы. Конечно, можно было заметить, что в доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов... В кухне готовили глупо и без толку, в кладовой пусто, ключница ворует, слуги нечистоплотны и пьяницы... Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо, в пансионе, где обучают трем основам добродетели: французскому языку, фортепьяно и вязанию кошельков и других сюрпризов.
  Между тем Чичиков и Манилов застряли у дверей, стараясь пропустить спутника непременно первым. Наконец боком протиснулись оба.
  После совершенно пустого разговора: “Какой приятный человек тот,.. Какой препочтеннейший человек этот...” - все садятся за стол. В столовой уже были два мальчика, сыновья Манилова. При них стоял учитель. Хозяйка села за свою суповую чашку; гостя посадили между хозяином и хозяйкой, слуга завязал детям на шею салфетки. Оказалось, детей зовут: старшего, семи лет, - Фемистоклюс, младшего, шестилетнего, - Алкид. После обеда Манилов намеревался препроводить гостя в гостиную, как вдруг “гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле”. Разговаривали они в кабинете Манилова, где на столе лежала вышеупомянутая книга, несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Чичиков отказывается от трубки и приступает наконец к разговору: “Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку?” (Это именной список крепостных крестьян, представляемый помещиками по время ревизии, переписи крестьян.) Манилов, естественно, не помнит точно, но давно. Чичиков интересуется, как много крестьян умерло у Манилова с тех пор? Манилов не знает. Зовут приказчика. Пока приказчик удаляется, чтобы уточнить число умерших, Манилов спрашивает: “А для каких причин вам это нужно?” “Вы спрашиваете, для каких причин? Причины вот какие: я хотел бы купить крестьян...” “Но позвольте спросить вас, - поинтересовался Манилов, - как вы желаете купить крестьян: с землею пли просто на вывод, то есть без земли?” “Нет, я не то чтобы совершенно крестьян, - сказал Чичиков, - я желаю иметь мертвых...” “Как-с? извините... я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово...” “Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые”, - пояснил Чичиков.
  “Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля... остались недвижимы, вперя друг в друга глаза, как те портреты, которые вешались в старину по обеим сторонам зеркала. Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, не видно ли какой усмешки на губах его; но ничего не было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного... Манилову пришло в голову, уж не спятил ли гость, и он со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны... все было прилично и в порядке. Делать было нечего, кроме как выпустить тонкой струйкой дым изо рта”.
  До Манилова никак не доходит, зачем человек может покупать мертвых. “Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?” - Манилов был в полной растерянности. “Итак, если нет препятствий, то с богом можно бы приступить к совершению купчей крепости”, - сказал Чичиков. “Как, на мертвые души купчую?” Чичикову удается все-таки убедить Манилова, что никакого нарушения гражданского закона не будет, что подобное предприятие никак не будет не соответствующим гражданским постановлениям и дальнейшим видам России. Казна получит даже выгоды в виде законных пошлин. Чичиков заговаривает о цене, Манилов удивлен: “Как о цене? Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя”. Чичиков рассыпался в благодарностях. Манилов был совершенно растроган. Чичиков уезжает, несмотря на уговоры остаться. Манилов размышляет о приятностях дружеской жизни и о том, что вот государь, узнав об их дружбе, пожаловал бы их генералами. Вдруг вспомнилась снова странная просьба Чичикова.

/ Меню / Вверх /